Глава четырнадцатая, триггерная для всех людей с аэрофобией (начиная с переводчика). Вот поэтому я и не летаю, не хочу такой "хорошей" смерти
Глава четырнадцатая
Глава четырнадцатая
Самолет кренится набок, и я слышу, как некто, сидящий в передней части салона, очень шумно вздыхает и восклицает дрожащим голосом: «Боже мой!». Глядя сквозь поцарапанное толстое стекло иллюминатора, я вижу только идеальные квадраты пустынной равнины. А из иллюминатора, расположенного через проход от моего сидения, открывается вид лишь на безоблачное небо. Самолет конвульсивно дергается, как будто вот-вот переломится пополам. Пассажиры начинают вразнобой кричать, умолять, хныкать. Люди вокруг меня испускают судорожные вздохи. Самолет трясется и быстро теряет высоту.
Честно говоря, я надеюсь, что он разобьется нахрен. Представляете какая это будет удача? Судьба все решит за меня. Не надо будет продолжать бороться. Не нужно будет силиться понять, стоит ли жизнь того, чтобы продолжать ее жить. Не придется цепляться за эту идиотскую, абсолютно нереалистичную, крошечную паразитку-надежду, которая все кружит в крови — вынуждает меня продолжать жить, хотя все это должно было закончиться еще много лет назад.
Самолет делает рывок вперед, кренится, дергается и окончательно глушит двигатели. Я жду падения, молясь. Вот шанс на хорошую гибель. Не передоз, не убийство после изнасилования, не суицид и не смерть от болезни. Кое-что роднит меня с остальными пассажирами — все мы невиновны. Но, разумеется, на самом деле мы с ними совершенно разные. Я слышу как они паникуют — молятся о спасении — вслух и беззвучно.
— О Боже. О Боже. О Боже.
Двое пассажиров, сидящих передо мной, вцепляются в подлокотники кресел, лица у них мертвенно-бледные, потные, головы запрокинуты к небу — глаза закрыты — на шеях выпирают вены и сухожилия.
Некто, сидящий в передней части самолета восклицает: «Блять!», когда самолет сотрясает новая волна воздушных ударов — багажные полки, расположенные над нашими сидениями распахиваются все разом, так что наша одежда и сумки валятся в проход.
Люди вокруг меня плачут и рыдают. Я их слышу. Слышу и как они орут. В этом ничего хорошего нет. Не хочу я умирать тут- вместе со всеми этими перепуганными людьми, так отчаянно цепляющимися за их жизни, словно в них действительно есть нечто стоящее. Но кто я такой, чтобы в этом сомневаться?
Большинство людей хотят жить, и, честно говоря, я никогда не мог понять почему. Ведь большинство людей одиноки, потеряны, сломлены и испуганы. Большинство людей погрязли в долгах, работают на паршивой работе или сидят без работы вовсе, не следят за своим здоровьем и не видят никаких перспектив. Тем не менее, они все равно хотят жить.
Я не понимаю.
Я не хочу.
Каким-то образом они нашли смысл жизни.
А я так и не смог.
Может, никогда не найду.
Я смотрю через поцарапанное стекло — стараюсь не встречаться ни с кем взглядом- представляю реакцию родных на новость о моей смерти. Черт, они, наверное, вздохнут с облегчением. Никаких больше треволнений. Никаких разочарований. Не надо ни у кого деньги одалживать, чтобы платить за мое лечение. И ложь мою больше терпеть не придется.
Самолет снижается до нескольких сотен метров над землей и все багажные отсеки опять распахиваются.
Я готов — я, блять, полностью готов.
Но потом, внезапно, по какой-то необъяснимой причине, тряска прекращается.
Мы выровнялись. Самолет вновь летит прямо.
Рыдания и молитвы сработали. Мы будем жить. По крайней мере, не сдохнем в этом самолете.
Капитан делает объявление по громкой связи, извиняется и старается успокоить нас — пытается помочь нам расслабиться, сыпля какими-то тупыми шутками, понятными лишь пилотам. Пассажиры истерично смеются. Они вздыхают, утирают слезы и принимаются нервно перешептываться друг с другом. Черт, кажется, я рад за них. Возможно, я даже за себя рад — несмотря ни на что.
Поскольку, да, во мне тоже живет эта глупая надежда. Я такой же, как все остальные. Мир рушится на части, но мне по-прежнему недостает здравого смысла, чтобы просто сдаться.
Вместо этого я сел на самолет — не до Чарльсона, Южная Каролина, а до Альбукерке, Нью-Мексико. Проклятый управляющий «Gallup House» должен встретить меня в аэропорту.
Я, блять, смирился с неизбежным.
Честно говоря, у меня просто не было выбора. Если не считать перспективы проехаться через всю гребаную страну автостопом, «Gallup House» остался единственным местом, куда я мог отправиться. Мать Сью Эллен зарубила на корню идею с арендой машины и купить мне билет на самолет она тоже не пожелала. Я пытался одолжить денег у нескольких старых приятелей из Л. А. — и у мамы с папой тоже просил, конечно — но заранее знал, что не получу ни цента. Деньки, когда люди были готовы выручать меня, давно миновали. Все устали от моей хуйни. И никто из них уже не верит, что я смогу измениться. Для них, ребята, я человек конченый. Потерялся и уже не вернусь назад.
Но на свете все-таки есть один человек, который в меня верит (возможно, потому что ей я еще не успел причинить боли). Сью Эллен хочет мне помочь. Очень жаль, что у нее самой нет денег. Но ей все-таки удалось уговорить мать заплатить за номер в мотеле «Super 8», расположенном рядом с аэропортом, так что мы получили небольшую отсрочку. Мы просидели там примерно три дня — ничего не делали, только занимались любовью, болтали и смотрели фильмы на ноуте Сью Эллен. Комната была крошечная, пахло там застарелым дымом и дымом свежим.Стены номера были выкрашены в бледно-желтый цвет и на них, тут и там, виднелись коричневые пятна, похожие на следы от жира. Простыни были грубыми и постоянно норовили скомкаться — рваные шерстяные одеяла валялись на полу — дым от наших зажженных сигарет, плывущий по воздуху, был густым и удушающим. Одежда валялась повсюду. Мы проводили в этом номере по пятнадцать-шестнадцать часов кряду. Мы говорили, говорили, говорили и говорили.
Если раньше у меня еще и оставались какие-то сомнения, то теперь я был уверен, что действительно смогу полюбить Сью Эллен.
Но, похоже, что с этим придется обождать.
Мы все еще можем строить планы на совместное будущее, даже если оба не верим в него.
Мне предстоит целый год проторчать в Нью-Мексико, в компании кучки бывших алкоголиков. Блин, да кого я обманываю? Мне сильно повезет, если всего год там проведу. Сомневаюсь, что скоплю достаточно денег, чтобы суметь выбраться оттуда самостоятельно. Неа, я должен выпрашивать подачки у своего гребаного отца. А он будет слепо соглашаться со всем, что скажут наставники. Меня запросто могут перекидывать из одного лечебного центра в другой до конца моей проклятой жизни. Уверен, папа считает, что именно это мне и нужно. По крайней мере, он тогда будет спокойнее засыпать по ночам и сможет все свое внимание уделять его настоящим детям.
Но я все-таки попробую попытать счастье со Сью Эллен. Перед тем, как я уехал, она купила мне телефонную карту, и я пообещал, что буду звонить ей каждый день — что и должен делать, то есть, что и хочу делать.
Ох ребята, в аэропорту она плакала так горько. Она прижалась ко мне и все плакала и плакала, так что мне тоже захотелось заплакать, но слезы почему-то не шли.
Я заставил себя пойти к воздушным воротам и поклялся, что не буду оглядываться, но потом все равно оглянулся, и тогда боль в желудке стала настолько нестерпимой, что я наконец заревел.
Она все еще смотрела мне вслед, а мне хотелось содрать с себя кожу, разрезать обе руки и выдрать глаза.
Господи Иисусе, ну до чего же это несправедливо. У нас в самом деле был шанс на совместную жизнь - шанс на такую жизнь, о какой, должно быть, мы оба грезили.
А теперь… теперь у нас, блять, ничего нет. Ничего. И пути к спасению нет тоже.
Мой самолет не разбивается.
Он совершает посадку в аэропорту Альбукерке.
Глава четырнадцатая, триггерная для всех людей с аэрофобией (начиная с переводчика). Вот поэтому я и не летаю, не хочу такой "хорошей" смерти
Глава четырнадцатая
Глава четырнадцатая